Последняя программа старого цирка
Иногда выехала повозка, запряженная осликом, и клоун в каком-то несообразном фраке соскочил с нее, снял белые перчатки, скомкал их и, не глядя, бросил (их на лету деловито поймала ворона), а он уже собирался показать фокус с кроликом, накрыв того платком, чуть нервно расхаживая вокруг него и делая пассы руками с взволнованной улыбкой дебютанта, — в ту же минуту стало ясно: это цирк, «фирменный» московский цирк, а этот номер — сюрприз новой программы.
На фото: Силовой жонглер ВАЛЕНТИН ДИКУЛЬ
Не только потому, что маленький оригинальный номер — новинка для москвичей. Сюрприз оказался гораздо приятнее и значительнее — на арене появился новый комический персонаж. Актер Евгений Шмарловский. Фокусник, дрессировщик. Правильнее всего сразу назвать его клоуном. Потому что в каждом движении, каждом повороте виден клоун, со своей пластикой, яркой и удачной внешностью. Возможно, он скоро перешагнет за рамки своего номера. Хотя известно, что творческие прогнозы всегда прекрасны тем, что впоследствии можно хорошо посмеяться над их несостоятельностью. Ошибиться бы в данном случае не хотелось. Но факт бесспорный — новый актер заявил о себе, а это уже событие.
И после выхода Шмарловского, в приподнятом настроении сменяли друг друга номера — и знакомые нам и незнакомые, но каждый из них со своим почерком, своим рисунком, ритмом. Семь номеров отделения как семь оригинальных, со вкусом собранных автографов, долгожданных и редких. И каждый полностью завладевал вниманием, вовлекал в круг своей игры и настроения. Да, это был стиль московского цирка на Цветном бульваре — легкий, смешливый, не отягченный композиционной вычурностью и без мудрствований лукавых.
Впрочем, «фирменный» цирк начался и до выхода Шмарловского: когда возник традиционный короткий парад, и участники программы в сопровождении «фолибержера» балерин спустились по лестнице, чтобы представиться, удивить покроем костюмов и исчезнуть. Цирк был и в первом номере — «Икарийских играх» под руководством Вячеслава Курбанова, где очень узнавался почерк Виктора Плинера, некогда создавшего образец в этом жанре и от рисунка которого пока не может освободиться никто из его последователей. Удивительным было и трио Расшивкиных (но о них — немного позже). А потом чуть нервно взмахнул руками Шмарловский, прикрыл кролика платком, зрители засмеялись, и, получив легкий тонизирующий толчок, в волнах праздника программа понеслась... Последняя программа старого цирка.
Потом в учебнике истории цирка это займет всего одну строку: в сезоны 1985/87 годов цирк был закрыт на ремонт. И для нас самих эти два года промчатся удручающе незаметно. И только проезжая в вечной спешке и суете по Цветному бульвару, окинем взглядом фасад — наглухо закрытые двери, ни плакатов, ни огней, словно дом своего детства, теперь заколоченный и покинутый. И к радости сегодняшней программы примешивается доля грусти, потому что предстоит не просто капитальный ремонт, постылая проза быта — укрепление купола, или цементирование фундамента, или что там еще?.. Ремонт — это повод. А в общем-то, последняя программа подытоживает какой-то огромный кусок в истории нашего цирка. Символическая пауза, чтобы остановиться и оглянуться.
Но столица зрелищами не оскудеет. И практически ничего не остановится. И уже сейчас в «конвейере» формируются те программы, которые будут показаны через два года, и нет в них ничего совершенно для нас неожиданного. Как не будет времени у тех, кто «делает цирк», останавливаться и оглядываться. Но люди, которые на Цветном проработали вместе по тридцать-сорок лет, объединенные эмоциями и событиями цирка,— оркестранты, бывшие мальчики-трубачи, а теперь солидные люди, старые билетеры, на глазах которых возникали и гасли десятки артистических карьер, постановщики номеров, балетмейстеры, завпосты, единственная из могикан прежней администрации Шевелева, которую весь город знает и весь город называет просто — Галина Алексеевна, и наконец, главный режиссер, который пришел сюда в сорок шестом году в студию клоунады в солдатской шинели и прошел пешком весь путь до высших почестей искусства,— для них старого цирка уже не будет, а будет какой-то другой, пусть лучше, светлее, удобнее. Но другой. А какой-то огромный кусок жизни уходит безвозвратно вместе с концом этой программы...
Два года — всего два года. Но до сих пор пауз не было. И в годы войны цирк работал, как военный завод, без выходных и перерывов. И сорок лет назад, в мае, без устали давались представления, выплескивая через край упоение победой, а на Манежной площади на наспех сколоченной эстраде каждые полтора часа выступал Карандаш. Цирк ничего не готовил специально, просто жил единым дыханием со всей страной, и у него были и свои награды, ордена и свои похоронки. Может быть, и поэтому, из ощущения единства родилась традиция не отмечать ничего нарочито, обходиться без высокопарности и фальши. Делать то, что для арены естественно. Цирк — прежде всего хороший цирк. И даже когда собратья цирка на Цветном увлеклись модными пышными действами, этот цирк старался держаться своей линии — прежде всего отличные номера. И вот теперь — празднование сорокалетия Победы, а летом — Международный фестиваль молодежи и студентов. И опять в программе нет громких слов. Есть номера и атмосфера праздника.
Евгений Биляуэр. Один из лучших соло-жонглеров. Его выступление хорошо вписывается в общий ритм и в то же время четко устанавливает собственный ритм.
Эквилибристы на першах — группа под руководством Алексея Сарача. Десять лет назад, заявив о себе как об очень сильных «першевиках», Сарачи за эти годы сохранили отличную форму и усилили трюковую часть работы. Уже сам их выход передает зрителям ощущение напряженности и внутреннего подъема труппы.
Первый трюк «падающий перш» заставляет ахнуть, даже если видите его не впервые. Сложная металлическая конструкция для финального трюка, пожалуй, несколько тяжеловата, но сама атмосфера исполнения этого трюка, по-моему, где-то соответствует нашим представлениям о технических экспериментах, пробах, конечно, не обозначенных конкретно, И в то же время не теряется ощущение, что это цирк, с современной аппаратурой и манерой исполнения.
Группа сивучей Николая Тимченко. Не так уж много неожиданного и невиданного может исполнить сивуч, во многом это похоже на номера с морскими львами. Но номер веселый, даже быстрый. У этих морских увальней есть, можно даже сказать, стремительность и кокетливость исполнения. И если добрая улыбка дрессировщика не обманчива, то можно поздравить цирк с появлением этого номера.
Атлет Валентин Дикуль. Фигура несколько необычная в жанре. В манере исполнения есть испокон принятое — игра вокруг гирь, которую зрители встречают с добрым юмором, когда эти гири гурьбой вытаскивают униформисты. А когда Дикуль, отдыхая, прохаживается по манежу, он это делает так сосредоточенно, как исполнители психологических опытов, быстрых математических вычислений. И внешность атлета необычна: слегка смахивает на профессора, читающего лекцию, и в то же время неудержимо напоминает древних викингов. Жаль только, что он, как и другие атлеты, исполняет трюк с закидыванием гири себе на шею, почти на затылок. Все.-таки есть в этом трюке много варварского.
И наконец, клоун Анатолий Марчевский. Как говорят за кулисами, «клоун, обреченный на успех». Уверенный, окрепший в мастерстве. В этой программе он показывает известные свои репризы: урок езды на моноцикле, игра с микрофоном и т. д. Играет он точно. Даже чуть слишком технично и точно. Лет двадцать назад, на арене Енгибаров вводил в репризы очень емкие и яркие символы — цветок, подаренный девушкой, сердце клоуна, живой «микрофон». Эмоциональное впечатление, оставленное на арене Енгибаровым, было очень сильным, и после него почти никто из молодых клоунов не смог выйти из круга его символов, образов, чтобы так или иначе не перестроить их на свой лад. В шестидесятые годы это было откровением на арене. Но переоценка ценностей незаметно произошла. Мы по-прежнему рады видеть клоуна, для которого лучшая награда — цветок. Но уже нет в этом восторга и первооткрытия. Марчевский — умный клоун. Он понял, что нужно обновление, что пора отрицать самого себя. И он стал Рыжим клоуном, радостным, шумным, говорливым. Рыжий дал ему второе дыхание, раскованность, освободил от молчания мима и некоторой его сентиментальности. После дебюта его Рыжего кажется, что Марчевский ждет не дождется, когда можно будет показать это свое воплощение в новом образе. Но в программе «Мира радостный салют» Рыжего нет, потому что он пошел бы с ней не в ногу...
Но это все — о втором отделении программы. Оно открылось парадом труппы, как бы подтверждая, что это и есть начало. А что же было в первом? Всего пять номеров — канатоходцы, гротеск-наездница, исполнительница акробатического этюда с голубями, воздушные гимнасты и объединенный ансамбль двух прыжковых групп. Смотрелось с интересом неутомленного зрителя и доброжелательностью. Даже с увлечением, потому что это было нераздельное царство художников-постановщиков (Ирина и Дмитрий Казачек), а режиссеры присутствовали незримо, властно держа поводья скорости. И было на что посмотреть — игра света, серебристый занавес с нежными прикосновениями зеленого, голубого и розового цвета, букеты застывшего в воздухе салюта, как люстры, опускающиеся над манежем. И темп, темп, темп. Словом, как будто все, к чему мы так стремились, отрицая поднадоевший дивертисмент, желая обновления и современности.
Как это было задумано? Как самостоятельное отделение или как расширенный пролог, пролог-акселерат ко второму, и ему предстояло нести смысловую нагрузку программы («Мира радостный салют»? Здесь нет номеров, которые прозвучали бы символически и возвышенно (а существование акробатического этюда с голубями в его нынешнем качестве вообще мне кажется сомнительным в системе цирков).
Нет, это был праздник. Просто праздник. Тот самый поток зрелища, шоу, сделанное на высоком уровне. Такие постановки называют «цирк, который немножко нецирк». В нем не находится места клоуну. А без клоуна цирк невозможен.
И вот, когда праздник кончается, умиротворенных и размягченных зрителей деликатно отпускают домой, постепенно гаснут огни, песни и впечатления, наступают минуты для сравнений.
В программах не бывают все номера в равной степени сильны и хороши, это нормальное явление. Но вот любопытная вещь: любой из номеров первого отделения мог бы раствориться среди номеров второго. Между тем как номера второго не могли бы встать в первое. А если бы кто-то из великолепной семерки и встал, то разрушил бы его. Ни Тимченко с его сивучами, ни Евгений Биляуэр, который невозмутимо садится на барьер и начинает игру в булавы с малышами в первом ряду, и неизвестно, сколько продлится эта игра сегодня — минуту, две или три? Ни Шмарловский, ни серьезные и сосредоточенные Сарачи, ни Марчевский. Все они очень самостоятельны по почерку, их номера предполагают возможность актерской импровизации и внутренний сюжет. (Собственно, такие данные и позволяют зрителю попереживать душевно, посмеяться, отложить какие-то впечатления себе «на потом».) А в первом отделении номера, говоря мягко, не страдают переизбытком этих качеств. Не знаю, случайно или очень продуманно так распределились номера. Наверное, продуманно. Как это ни парадоксально, но выступления более размытые, несамостоятельные легче укладываются в рамки этого «нецирка», где властвует темп и еще раз темп. И так и виден режиссер, стоящий за кулисами с метрономом в руке. Но, кстати, и отличная маленькая интермедия — соло балетмейстера (Маковской Н.) и опять же художников Казачков — «выход звездочек салюта» — этот кусочек вдруг оказался осмысленно видным именно во втором отделении.
Не знаю, предполагают ли границы «нецирка» вообще желательным для себя отсутствие индивидуальностей, принцип кордебалета в номерах и суровую диктатуру режиссера. Или новейший цирк еще не нашел четких очертаний; и суждено ему утвердиться или погибнуть, будет зависеть от его отношений с клоуном.
Но один из номеров второго отделения мог бы появиться в первом, став его центром, даже стержнем. Он просто рожден, чтобы стать живым символом вот такой, посвященной победе программы. И нерасхожим символом вроде белого голубя. Я имею в виду семью Расшивкиных. Да, в цирке множество «семейных» номеров, но пусть бы даже в них участвовали одновременно мама, папа, дочь, сын, дядя и племянники — все равно их родство, как правило, остается закулисным фактом, а на арене есть партнерство в работе. Расшивкины — это семья. С первой секунды их появления семья, художественный образ, даже символ семьи. Их семейные узы так крепки и очевидны, что трудно поверить, зная, как не ахти владеют искусством перевоплощения цирковые артисты, что семейное трио может идти не от искренности и естества, а поставлено режиссером. В них действительно есть что-то человеческое, вечное, излучающее свет мира и добра, вызывающее смутную зависть и грусть у тех, у кого это не состоялось. И если бы это светловолосое трио немного акцентировать, провести от начала к финалу... Ведь истинный смысл и результат великой Победы и есть в возможности существования вот такой вечной семьи...
Режиссеры постановщики народный артист СССР Юрий Никулин и Владимир Крымко — им в интуиции не откажешь. И символичность в самой программе все-таки есть. В последней программе старого цирка. Так получилось, что традиционный московский дивертисмент и отлично сшитый по моде «немножко нецирк» встретились. Столкнулись лоб в лоб традиции и поиски. И видавший виды дивертисмент, озорно подмигнув, легко отыграл этот тайм у своего модного собрата.
А добрый старый цирк, начавшийся со знаменитого цилиндра и кресла господина Саламонского (которое, кстати, только на днях снесли на склад), переживший и повидавший за свои сто пять лет и красоту конных пантомим, и прыжки Лазаренко, и таинственную усмешку Кио, и блистательные плеяды последних сорока лет, — он был уютным домом для своего долгосрочного коверного Карандаша, экзаменом для Олега Попова и Енгибарова, он остается таким же уютным, доверительным, почти домашним для артистов и для зрителей. И он дает свою последнюю программу, осененный добротой знаменитого клоуна, стоящего сегодня во главе его.
НАТАЛИЯ РУМЯНЦЕВА
оставить комментарий
|