Верный друг цирка 

Найти призвание в жизни нелегко. Многими оно определяется только в зрелом возрасте. Мне кажется, что особенно трудно найти свое призвание людям одаренным, многогранным, ко­торым все одинаково легко дается, одинаково увлекает, захватывает.

Таким человеком был художник Ф. С. Богородский. Работы талантливого мастера кисти известны всем. Но мало кто знает о том, что Богородский мог бы стать не менее талантливым мастером арены.

Более чем полувековая дружба связывала меня с Федором Семеновичем.  А  началась  она   так.

«Несмотря на молодость, Богород­ский прожил полную треволнении жизнь; он рано нашел путь к двум признаниям, определяющим его сущ­ность: в партию и к изобразительно­му   искусству».

А. ЛУНАЧАРСКИЙ

ФЕРРИ  — ЧЕЛОВЕК БЕЗ НЕРВОВ

На одном из ученических вечеров в Нижегородском реальном училище, где учился я, инсценировалась басня «Два крестьянина и облако». Я играл роль одного из крестьян. Сценка заканчивалась об­щей потасовкой. В антракте ко мне подошел незнакомый гимназист и с видом знатока заметил: «Разве так дерутся?! Хочешь, покажу?..» Вот с этой «учебно-показательной» драки и завязалась наша дружба с Богородским.

В годы учебы мы увлекались театром. И часто, посещая «зайцем» дозволенные и недозволенные гимназистам спектакли, я встре­чался с Федей на театральной галерке.

Кроме театра, Федя много времени отдавал рисованию и игре на скрипке. Музыку ему преподавал бывший цирковой музыкальный эксцентрик Сметон-Сандок. В его руках скрипка послушно подража­ла блеянию овцы, мычанию коровы, визгу свиньи, собаке, петуху, соловью. Именно этот «раздел» музыкального обучения Федя усвоил необычайно быстро. Но, главное, скрипач Сметон-Сандок сумел пе­редать ученику искреннюю любовь к цирку.

Постепенно цирк в наших глазах затмил театр. Цирк стал для нас олицетворением юношеской романтики.

Каждый год на знаменитой Нижегородской ярмарке открывался цирк братьев Никитиных. Кроме него приезжали на гастроли цирки Труццн, Арригони, Лапиадо, Чинизелли и др. Рядом, на Самокатной площади, как из-под земля вырастали многочисленные балаганы. Мы посещали представления всех балаганов, а по вечерам наслаж­дались программой в настоящем большом цирке, где можно было увидеть выступления известных артистов. Цирковые артисты каза­лись нам почти героями.

Портрет  из  серии   «Беспризорные»

Федя стал целыми днями пропадать за кулисами. Он репетировал вместе с детьми артистов, которые сначала отнеслись к нему с пренебрежением профессионалов к легкомысленному дилетанту. Постепенно, заметив в мальчике способности, взрослые артисты взя­лись руководить его упражнениями. Чем больше Федю хвалили в цирке, тем чаще приходилось выслушивать наставления учителей и упреки дома. Но флик-фляк или сальто были все-таки гораздо важ­нее математики или географии!

Однажды на Федю обратил внимание Шерой —«человек без нер­вов»: мальчик очень удачно копировал элементы его работы. Шерой разрешил ему репетировать со своим реквизитом. За короткое время Богородский лочти полностью освоил номер со сложным балансом на пирамиде из стульев. Окрыленный успехом, он восторженно фан­тазировал о поездке по всему миру с замечательным цирковым но­мером. И псевдоним уже был подобран — Ферри. И действительно, «человек без нервов   Ферри», нагнав упущенное за учебный год и бле­стяще сдав экзамены, разъезжал во время летних каникул по горо­дам вместе с цирком.

Богородский увлекался несколькими цирковыми жанрами. Как-то раз мы познакомились с гастролировавшим в Н. Новгороде извест­ным манипулятором Нельсон-Картером, который показал нам не­сколько приемов работы. Недели через две Федя продемонстрировал ошеломленному артисту многие из его трюков, причем некоторые манипуляции Федя сам разгадал и отрепетировал по-своему. Он на­столько профессионально овладел искусством фокуса, что никто не верил, будто Федя только любитель.

Как-то в нашем городе выступал «король фокусников, неподражаемый С.» «Король фокусников» выходил в старом помятом фраке и довольно неумело манипулировал картами и монетами. Публике объявляли, что если кто-нибудь сумеет повторить то, что делает «неподражаемый С.», он получит золотые часы или 50 рублей. Федя вышел на сцену и безукоризненно проделал всю работу гастролера. Зрители восторженно аплодировали и требовали выдать гимназисту часы. Фокусник увел Федю за кулисы, откуда тот вскоре вышел и объявил, что все в порядке. У выхода из балагана взволнованный Федя на нашу просьбу показать часы ответил: «Он упросил меня сказать публике, что все в порядке, а потом стал стыдить... Он не верит, что я гимназист, говорит, что я лучше него шанжирую, что я профессиональный фокусник. Мне стало жалко его и стыдно, и я ушел».

Наконец учеба в гимназии была закончена, и летом снова запестрели по городам афиши: «Ферри — Человек без нервов»...

ЖЕЛТАЯ КОФТА И МОРСКАЯ ТЕЛЬНЯШКА

«Человек без нервов» балансировал на стульях и готовился к экзаменам в университет. В те годы был моден футуризм, и Ферри появляется в желтой кофте и с незабудкой, нарисованной на щеке. Федя горячо, как всегда, увлекся футуризмом. В период учебы на юридическом факультете его радушно приняли в среде поэтов и художников. Богородский сдружился с Вл. Маяковским и В. Камен­ским и сам начал писать «поэмы». Читал он их в студенческой аудитории, в кафе, где собирались поэты, и просто на улицах. В то же время он занимается рисованием в студии Леблана, работает кинотрюкистом, декоратором, репортером, танцором.

В годы первой мировой войны желтую кофту пришлось сменить на морскую форму. Богородского мобилизуют в Балтийский флот. Федор снова сильно увлечен, на этот раз — морем. Любовь к морю, так же как и любовь к цирку, прочно вошла в его дальнейшую жизнь.

Мы долго не видались и встретились только в 1918 году в Нижнем Новгороде. Коммунист Федор Богородский работает в трибунале товарищем председателя следственной комиссии, затем председате­лем отдела по «особо важным» делам, потом в Чека. Несмотря на загруженность, он все-таки успевает принять участие в издании аль­манаха «Без муз» со стихами Н. Асеева, В.Хлебникова, В. Шершеневича, Б. Лавренева, С. Спасского,   С. Предтеченского и др. Одно­временно он экспонирует на двух художественных выставках свои «левые» полотна, вызывающие жаркие дискуссии среди посетителей.

В 1919 году Богородский идет добровольцем на фронт. В боях за Царицын он был тяжело ранен. Едва оправившись от ранения, снова воюет на трудовом фронте в Оренбургском Чека.

Годы войны надолго разлучили нас. И я опять встречаюсь с Богородским лишь в  1921  году.

«ДИНАМИЧЕСКИЙ  СУПРЕМАТИЗМ?..»

Возвращаясь с репетиции, я с группой товарищей поздно ночью зашел в кафе «Домино», где собиралась молодежь, чтобы послушать поэтов, поспорить об искусстве и выпить суррогатного кофе, закусы­вая бутербродами с морковкой и свеклой. Там я неожиданно увидел Богородского. Он был такой же, как прежде,— горячий, взволнован­ный, порывистый. После первых же слов он начал уговаривать меня поехать в Нижний, где он работал в профсоюзе работников ис­кусств,   и организовать там  молодежный театр.

Через несколько месяцев на Осыпной улице в помещении, раз­рисованном футуристическими картинками, открылся новый театр. «Театр Вольных Мастеров» — так назвали мы его. В труппу входили В. Чаров, В. Тэт (Южный), Л. Андровская (Кудрявцева), 3. Васильева, О. Лорэ, В. Мирова, автор этих воспоминаний и др. Ставились пьесы левого направления; успеха они не имели, и теат­рик скоро закрылся.

Богородский жил напряженной творческой жизнью. Он выступает в театре миниатюр с балериной Лидией Чайкой, пишет театральные декорации, участвует в художественных выставках. Картины его все еще носили следы футуризма. В них, как говорили, был какой-то «динамический супрематизм». Я ничего в этом не понимал. Федор признался, что и сам ничего не понимает в «динамическом супрема­тизме». «Не важно понимать, важно чувствовать!»— восклицал он. Впоследствии профессор живописи Ф. С. Богородский с улыбкой говорил: «Каждому времени — свое. Время — лучший судья. Все, что нужно, лучшее, останется на века, а наносное сметется».

Живопись становится главным в его жизни. Он поступает в ВХУТЕМАС в класс художника А. В. Архипова. Годы учебы и по­исков не прошли даром. Через несколько лет из стен ВХУТЕМАСа вышел одаренный советский художник-реалист.

Но цирк не был забыт. Часто еще на различных эстрадах выступал «артист Ферри» с ритмическим танцем. Я вспоминаю одно из таких его выступлений. На сцену выбежал лихой «братишка» в тель­няшке и бескозырке. Мне невольно пришли на ум стихи Федора из его книги «Даешь!»:

«Фуражка вломана в затылок

и  шпалер  всунут в  брюки   клеш,—

Какая   радостная   сила

в девизе пламенном «ДАЕШЬ!»

«Моряк» задорно отбивал чечетку. В руках его вдруг появились карты. Продолжая танцевать, он проделал несколько манипуляций с картами. Номер, продолжавшийся около шести минут, закончил­ся в таком же бешеном темпе, как и начался.

После выступления мы с Федей зашли в кафе на Тверской. Федя знакомит меня с невысоким блондином с незабываемо искристыми глазами. Это был Сергей Есенин. Посетители кафе, узнав поэта, просят его прочесть стихи. Есенин встал, взялся левой рукой за стол и начал декламировать.

Читал он очень задушевно и этим брал слушателей. Из кафе мы вышли настоящими друзьями. После этого мы часто встречались. На память об этих незабываемых встречах у меня осталась книжка стихов поэта «Исповедь хулигана» с его автографом. Эту книжицу я свято храню до сих пор.

НЕТ,   РЕАЛИЗМ!

Как-то вечером в развалинах одного из домов Проточного переулка, где обитали беспризорники, рискнул появиться «чужой» че­ловек. Беспризорники враждебно оглядывали его. «Лягаш»,— решили они. Но пришелец держался уверенно. Он показал несколько фоку­сов с картами, а потом предложил сыграть на деньги. Конечно, он обыграл своих партнеров до копейки. Тогда беспризорники с почте­нием признали в нем «своего», «чистодела». А на другой день «чистодел» принес обратно выигранные накануне деньги и пакет с про­дуктами. Доверие было завоевано. Так Богородский уговорил этих боязливых «натурщиков» прийти к нему домой позировать.

Когда на очередной выставке появилась серия портретов беспри­зорников,   Богородский   был   признан  зрелым   мастером    живописи.

Музыка   (1937   год)

Лучшей работой этой серии был портрет беспризорника по проз­вищу Салага. С полотна смотрит на вас умными глазами мальчик в матросской бескозырке с лентой, перекинутой через полуобнажен­ное плечо. Детская улыбка застыла на его лице. Увлечение форма­лизмом бесследно исчезло вместе с желтой кофтой и незабудкой на щеке.

В 1928 году художник уезжает в длительную заграничную коман­дировку, которая являлась наградой за блестящее окончание ВХУТЕМАСа. Его творческим отчетом о поездке были 238 картин и  этюдов!   Дороже  всего  для   него   была   одна — портрет   Горького.

Занимаясь живописью, Богородский участвует в качестве постанов­щика балетных танцев в Берлинском «Скала» и «Винтергартене». По приглашению балетмейстера Берлинский оперы Виктора Гзовского он пишет эскизы к декорациям и костюмам. Ставит русские танцы. Сам выступает как исполнитель темпераментного матросского танца. Успе­вает побывать на спектаклях балета под руководством знаменитого Дягилева, изучает постановки, любуясь декорациями Рериха, Пикассо, Матисса и др.

Почти полгода прожил Богородский у Горького в Сорренто. Здесь художник сделал много набросков и этюдов, но самой инте­ресной была для него работа над портретом писателя.

Чтобы не стеснять Алексея Максимовича, Богородский рисовал его в кухне-столовой, где Горький любил посидеть после ужина и поговорить. А чтобы его собеседник не уставал позировать, Федор время от времени показывал какие-нибудь фокусы. Горький искренне изумлялся его выдумке и ловкости. Это спокойное, радостное на­строение писателя художник и передал в портрете.

НОВЫЕ ВСТРЕЧИ С ЦИРКОМ

В 1935 году отмечалось 35-летие творческой деятельности Лазаренко. Юбиляр, смущенный поздравлениями, сидел в кресле. Совершенно неожиданным образом его чествовал художник Бого­родский. Он вышел и сказал: «Мой старый друг Виталий! Разреши мне приветствовать тебя по-цирковому: так, как нам обоим дорого и любимо...» Неожиданно Федор Семенович встал на руки и прошелся вокруг всего ковра на глазах изумленной комиссии, не ожидавшей от художника поздравления в такой форме. Ведь многие не знали, что известный художник — бывший цирковой артист!

 ...Прошли годы. Талант Богородского развился и окреп. Десятки замечательных полотен создал художник. Многие из них посвящены героям войны. Всем известны лучщие картины этого цикла: «Нашли товарища» (1933 г.), «Слава павшим» (1945 г.). Последняя была удо­стоена  Сталинской  премии.

Через все творчество художника красной нитью проходит симпатия к морякам, морю. Множество прекрасных картин рассказывает о жизни моряков. Это «Братишка», «Музыка», «Матросы в засаде».

Богородский остался верен и своей романтической любви к цирку. Он мечтал создать галерею портретов цирковых артистов, часто бывал в цирке, делал зарисовки.

А.  М.  Горький   (1930   год)

Задумав написать полотно на тему «Гуттаперчевый мальчик», Бо­городский в поисках композиции создал множество набросков. За­мысел картины таков: за кулисы принесли упавшего с трапеции мальчика. Отец в гриме клоуна держит его на коленях. Мать-наезд­ница застыла в тоске и ужасе. А за слегка прикрытым форгангом продолжается веселое представление... К сожалению, от картины не сохранились даже наброски. Весной 1959 года художник, чувствуя, что уже не сможет закончить труд, уничтожил эскизы.

3 ноября 1959 года Ф. С. Богородский скончался...

Зал Академии Художеств СССР. На помосте гроб, осыпанный цве­тами, накрытый морским вымпелом. Много венков. В почетном ка­рауле—представители Советской Армии и Флота, старые больше­вики. Рядом — мольберт: с любимой картины художника, провожая его в последний путь, глядит беспризорный Салага...

Цирк, поэзия, море, живопись — вот основные вехи жизни Ф. С. Богородского. Они сформировали творческий облик замечатель­ного мастера. Избрав основной профессией живопись, Федор Бого­родский отразил в ней поэзию моря и цирка. И это не случайно. Тема мужества и смелости, революционного героизма — основное в его жизни, в его творчестве.

А. ВАДИМОB,

Журнал Советский цирк. Ноябрь 1960 г