Акробатка Нурия

 

Легкий запах конюшни, ослепительный свет и бурный темп ду­хового оркестра. Все такое родное, приятное, близкое... Это в цирке.

Какой   подъем   охватывает   тело,   когда,   чуточку   ступая   на носки, выходишь на арену!

Десятки прожекторов и сотни глаз устремились в одну точку — на   тебя.

В этот момент ты не тот, что в жизни. Ты красив, ты силен и ло­вок, как в сказке.

Тот, кто хоть раз испытал такое, не забудет никогда. А тот, кто переживал каждый вечер, не будет искать другого счастья. Самое страшное для такого человека — потерять цирк навсегда. Лежать на койке госпиталя, мучительно ощущая свое искалеченное тело, которое уже никогда не станет,  каким было...

Медведев хотел умереть. Он перестал сопротивляться.

Было что-то страшное в его погасших глазах. Когда у живого че­ловека такие глаза, это говорит не только о приближающейся смер­ти. Смерть бывает разная, и с разными глазами умирают люди. А если у живого человека мертвые глаза, значит, и душа у него мертва.

Медведев шел на фронт, мечтая послужить Родине. Но сразиться не пришлось. Он не дошел до передовой. Немного не дошел. Бро­шенная бомба. Контузия и ранение в живот. Бестолково, бесполезно.

Медведев был очень плох, уже ничего не ждал.

Только перед одним живым существом ему хотелось оправдать­ся, прежде чем оборвутся последние нити, связывающие его с жизнью.

Он   выпросил у санитарки  карандаш,  бумагу  и   написал:

«Дорогая  Наташа!

... Я прожил 34 года на свете и убедился, что только здоровое тело может давать человеку счастье. Все остальное — самообман для слабых и калек. Можешь считать меня скотом, но пойми: зачем мне жизнь, когда тело разбито? Если бы я с детства ползал по зем­ле, я бы, конечно, привык к этому. А теперь — не могу. Не жди меня. Прощай!»

 

*    *    *

В большом городе, в редакции газеты, работала Наташа.

Все ее звали Натальей Николаевной. А когда-то она приехала сюда хрупкой, тоненькой, как былинка, робкой студенткой, кончаю­щей вуз.

Сотрудники редакции с подлинно отеческой заботой отнеслись к молоденькой практикантке. Ее учили, ей помогали, как могли, ее оберегали даже от легких шуток, от анекдотов.

Тогда и начался «нелепый», с точки зрения редакционных работ­ников, роман с циркачом, «любимцем публики» Александром Мед­ведевым.

Все были уверены, что это быстро кончится, но время шло, а лю­бовь их крепла с каждым днем. Медведев любил Наташу, такую не­похожую на него. У него сердце замирало, когда он видел, как ее стройные ножки на каблучках мелкими шажками топают по тротуару.

Он любил смотреть ей в глаза. В них светились преданность, вера и такая любовь, какой он не знал и не предполагал, что она может быть на свете.

Медведев никогда не приводил Наташу за кулисы цирка. Сам он был одним с Наташей и совершенно другим на репетициях. Его артистический путь начался, когда он был еще мальчишкой, во вре­мена нэпа, когда существовали частные цирки. Он прошел суровый путь, выбился с гигантским трудом и, по существу, был грубым че­ловеком.

Однажды он пришел к Наташе пьяным, но владел собой пре­восходно. Медведев был очень удивлен, когда на утро увидел ис­пуганные и чужие глаза Наташи. Оказалось, что во сне он разгова­ривал, перемежая свою речь ругательствами.

Наташа успокоилась, после того, как Медведев заверил ее, что это больше не повторится.

Они жили как муж и жена, но у каждого был свой мир, и эти миры не ладили между собой. В редакции выработалось неприяз­ненное отношение к мужу Наташи, а цирк не давал Медведеву на­долго оставаться в городе, в котором жила Наташа. Вынужденные разлуки только усиливали их любовь, и, вопреки всему, они были счастливы.

 

*   *    *

В палате жизнь шла своим чередом. Никто в это время не ждал посетителей.  Случайно Медведев  взглянул  на дверь  и — замер.

В дверях, в белом халате, стояла Наташа.

Она испуганно приглядывалась к его изменившемуся лицу, оты­скивая знакомые черты.

Наконец, спросила:

—Ты не рад, что я приехала?

Он ответил  не сразу.

—Да. Я не хочу, чтобы ты видела меня жалким.

Вот, собственно, и все, что запомнилось из их первого свидания. Потоком нахлынули незначительные, не важные слова, пустые раз­говоры. Сияющий доктор Симоненко говорил излишне весело и бодро:

—Оказывается,  вы  артист,  товарищ Медведев.  А  я  и   не  знал. Поправитесь,   поможете   нам   организовать  самодеятельность.

Лицо Медведева постепенно мрачнело. Он не смотрел на врача и не желал отвечать ему.

Наташа робко улыбалась, глотая слезы. Ей было неловко, что Александр непочтительно относится к доброму доктору. Чтобы как-нибудь  сгладить  неловкую  сцену,  она  сказала:

—Я не артистка, но я вам помогу организовать самодеятельность.

 

*   *    *

Однообразной и будничной выглядела жизнь в госпитале. Поэ­тому, когда наступил день концерта, даже тяжелобольные хотели попасть  на него.

Исполнители не блистали мастерством, но все же концерт за­хватил зрителей. Медведев видел вокруг возбужденные, радостные лица.  У многих  текли  слезы.

 

После концерта Медведева принесли за кулисы.

Наташа сразу оставила всех и подбежала к мужу.

Робко улыбаясь, Медведев  исподлобья  поглядывал  на  Наташу.

Неподалеку, в сторонке, девочка-татарка, выступавшая в кон­церте с акробатикой, старалась аккуратно сложить шелковый ко­стюм. На сцене она поразила зрителей своей гибкостью.

Медведев на минутку остановил свой взгляд на ней, повернул голову к Наташе.

—Отдай мне эту девчушку.

—Ты  будешь  мне  помогать?! — обрадовалась   Наташа.

А девочка, насупившись, враждебно взглянула на Медведева, испуганно подумала: «Какой страшный дядька».

 

*   *    *

Девочку звали Нурия. Она была беспризорной. Отец ее нахо­дился в армии, мать болела.

Нурия торговала на вокзале лепешками, спекулировала папиро­сами и спичками. Недаром ее считали отчаянной девчонкой. Она способна   была  на  любые  проделки,  вплоть  до   кражи.

Медведев ничего этого не знал. Ему уже мерещилась новая ар­тистка на арене цирка. Он думал: разве не замечательно взять это маленькое, заброшенное, несчастное существо и сделать ее такой, чтобы ею восхищались. Ради этого стоит жить!

Как только он стал чувствовать себя лучше, начались занятия с Нурией.

Она очень боялась Медведева. Он сидел в плетеном кресле, внимательно рассматривая ее. Его косматые, низко посаженные брови нависли над глазами. Руки, положенные на ручки кресла, бы­ли желтыми и безжизненными.

Он улыбался, стараясь казаться ласковым, но это у него не вы­ходило. Улыбка выглядела чужой на его озабоченном лице. Под его взглядом девочка не смела дышать.

За всю свою жизнь Медведев не встречал более замкнутого су­щества. А как невозмутимо она врала по всякому поводу!

Прошло несколько месяцев, пока Медведев понял, что прежде всего ему надо стать воспитателем.

— Или ты будешь говорить мне правду, или мы с тобой должны расстаться, — заявил   он   однажды   Нурии,   уличив   ее   в    очередной лжи.

Нурия молча пошла за занавеску, где у нее была сложена одеж­да. Медведев не видел ее лица. Он взволнованно ходил по сцене, уверенный, что слова его подействовали.

Но Нурия вышла одетая и по-прежнему спокойная.

—Можно идти?

—Иди,   черт   возьми! — вне   себя   заорал   Медведев. — Мне  тебя не надо.

Это продолжалось очень долго: Нурия шла по зрительному за­лу, между рядами кресел. Еще минута — и все было бы кончено. Нурия остановилась у двери и повернула голову:

—Больше не приходить?

Медведев бросился в зрительный зал.

—        Не приходи! Хотя привязался я к тебе всей душой, даже полю­бил тебя. Ты этого не поймешь. У меня нет детей... Я был когда-то воздушным гимнастом... Ты даже не знаешь,  что это такое...  Но я мечтал, что и ты когда-нибудь... В твоей детской возне я видел себя.
Я думал, что ты будешь артисткой. Я верил в тебя!

Он подошел  к Нурии, привлек  к себе, поцеловал  в  волосы.

— Зачем ты врешь?.. Я же чувствую, что ты не вруша... Нурия заплакала.

Медведев   устало  опустился   в   кресло,   погладил   ее   по   голове.

— Ну, вот... А я уж думал, все кончено...

 

*   *    *

 

Впервые за всю жизнь Медведев и Наташа жили вместе. Каждый с удивлением открывал в другом новые черты, о которых раньше не подозревал.

Наташа много читала. Медведева это раздражало. Книги были для него развлечением, к которому он не часто прибегал. Все же одна книга заинтересовала его. Это был К. Станиславский «Работа актера над собой».

— Очень интересно, — говорил Медведев. — И, конечно, нужно знать всякому артисту, даже цирковому... А я не знал... Так глупо. Работал артистом и не знал... Теперь мне ни к чему, а все-таки ин­тересно.

За этой книгой хлынул целый поток книг. Наталкиваясь на непо­нятные места, Медведев без конца обращался к Наташе с вопросами.

Нурия теперь жила наполовину дома, наполовину у Медведева и Наташи. Произошло это как-то само собой. Медведев внимательно следил за здоровьем Нурии, постепенно повышая нагрузку в упраж­нениях. Потребовалось усиленное питание. Наташа и Медведев ста­ли подкармливать Нурию.

Вернулся из армии отец Нурии — война кончилась. Нурия те­перь не торговала на вокзале. Она училась в школе, ходила на репе­тиции, выступала в концертах... Но многое в ней осталось от прежнего. Нурия воровала у родителей сало и таскала его своей родст­веннице, медсестре Гульсуме, которая давала ей деньги на кино.

Только одному человеку Нурия старалась не врать — Медведеву, но дочерью Медведева и Наташи она, конечно, не стала. Свое род­ное, пусть даже плохое, осталось родным, а чужое, пусть даже хо­рошее, так и оставалось чужим.

 

*   *    *

Пусто и тихо было в клубе.

Медведев ходил взад и вперед между рядами кресел и мечтая о воздушной гимнастке с красивым именем Нурия.

Вкус его за последнее время настолько развился, что он со сты­дом вспоминал свою работу в воздухе: лишенные изящества трю­ки, резкие выкрики — «ап!», претензии на дешевую грациозность. Теперь ему хотелось поэзии. В голове у него уже складывался но­мер, льющийся как песня, звучащий как музыка.

Пришла Нурия. Медведев включил свет на сцене. Нурия переоде­лась и вышла в черном трикотажном купальнике. В таком наряде она выглядела уже девушкой,

Медведев сам приготовил аппаратуру.

Спускаясь на сцену, он рассказывал:

— Я иногда мечтаю по-новому дать свой  номер. Хотя бы  один раз. Тогда не страшно и  умирать. А так...  обидно.  Вот разве ты... вместо меня...

Нурия вздохнула и полезла наверх. Ей не нравилась воздуш­ная гимнастика. Несмотря на страховку, она немного трусила. Бы­вают такие люди, которых нельзя отрывать от земли. Они могут касаться земли кончиком пальца, и в этом черпают уверенность, си­лу. Это не трусость — на земле такие люди могут проявлять чудеса храбрости,— это свойство их натуры.

Нурия не решалась протестовать, но она нервничала, Ей каза­лось, что мешают всякие случайные причины: то жмут ботинки, то слишком врезается в тело веревка, то сдавливает пояс... Нурия не ощущала той свободы, которая была у нее на земле.

Без конца пристраиваясь, подправляя лонжу, она невероятно за­тягивала репетицию.

Задержки раздражали Медведева. Он злился и торопил Нурию.

Репетиция проходила нервно, В зале появились посторонние. Медведеву некогда было наводить порядок, потому что только сей­час для него вдруг стало совершенно ясно, что из Нурии воздушной гимнастки не выйдет. Все рушилось, и от этого злоба застилала гла­за Медведеву.

— Ну, вот что, матушка... — стиснув зубы, начал он.

Нурия оробела, растерялась. Неловко вцепившись в веревки, она испуганно смотрела на Медведева.

— Ни на что ты, матушка, как видно, уж не годна, — гремел го­лос Медведева. — Слезай!

Нурия стала медленно спускаться. И тогда Медведев, несмотря на всю свою горечь, понял, что несправедливо обидел маленькое существо,  которое уже успел полюбить.

Он обнял ее, и она так доверчиво прижалась к нему, что, может быть, впервые Медведев почувствовал себя не учителем, а отцом.

— Ладно-ладно... Одевайся,  иди домой.  В  следующий   раз.

 

*    *    *

 

В школе был назначен костюмированный вечер для учащихся. Все готовились к нему, шили костюмы. Наташа одела Нурию чер­тиком. Неожиданно выскочив и проделав несколько темповых упражнений под выстрелы хлопушек, которые рвала Наташа, Нурия покорила всех.

Исполняя один из трюков, Нурия почувствовала резкую боль в спине. Но это ощущение проскользнуло мимолетно. Только по окон­чании вечера, когда Нурия с Наташей шли домой, она стала жало­ваться на боль в спине.

Они пришли к Медведеву обеспокоенные. Медведев нашел бо­лезненную точку на позвоночнике и сказал, что надо идти на рентген.

На другой день выяснили: поранен «остистый отросток» одного из позвонков. Особой роли эти «отростки» не играют. Их задача — предохранять позвоночник.

Но Нурию пришлось исключить из программы предстоящего концерта.

Вскоре поползли слухи, будто Медведев  сломал  ей  спину.

Слухи обозлили Медведева, но злость принесла пользу. Забы­лась неудача с воздушной гимнастикой. Вопреки всему, Медведев решил сделать Нурию настоящей акробаткой. В конце концов, мало ли   цирковых жанров!

Что же касается сплетен, то Медведев разом покончил с ними. Он вызвал Нурию. Не занимаясь акробатикой, она не ощущала боли.

—Будешь выступать в следующем концерте.

—Я еще не могу гнуться, — возразила Нурия.

—И не надо гнуться, — ответил Медведев. — Составим номер так,
чтобы тебе не пришлось гнуть спину.

Как только  Нурия  выступила,  сплетни   прекратились.

 

 

 

По совету Медведева, Нурия подала заявление в комсомол и со   страхом   ждала:    примут  ее   или   нет?

Нигде не рассказывают таких кратких биографий, как при приеме в комсомол. У Нурии биография получилась обширная. Вместе с Медведевым она подготовила полную исповедь своих проступков. Но ей не дали о них говорить.

— Все это было, да быльем поросло, — сказал секретарь комсо­мольской организации. — Теперь ты другая, и не будем омрачать твое настроение в такой радостный день.

С волнением ехала Нурия и в райком комсомола. Там ее встре­тили, как знакомую. Многие видели ее выступления, и все прошло не так, как ей представлялось:  проще, душевнее.

Прижимая к сердцу комсомольский билет, Нурия вернулась в родной поселок. Здесь ее ждала неприятность. Родственница Нурии, медсестра Гульсума, обнаружила, что на коробке с дорогой пуд­рой   прорвана  бумажка,   и  заподозрила   Нурию.

— Даю тебе  честное  комсомольское слово, я  не трогала твою пудру, — спокойно и с достоинством сказала ей Нурия.

Она так верила в силу этих слов, что была совершенно убеж­дена: Гульсума сразу успокоится. Но Гульсума только обрадовалась новой возможности припугнуть Нурию.

— А-а, так ты теперь комсомолка! Вот пойду в комсомол и ска­жу, чтобы они выгнали тебя, потому что ты воровка.

Нурия стояла бледная, сжав губы. Что она могла сказать? Что са­ма Гульсума учила ее воровать? Что теперь с этим покончено на­всегда? Это можно было сказать кому угодно, только не Гульсуме.

Нурия вышла, села на крыльцо, подняла голову. Ничего не было видно в чистом голубом беспредельном небе. Как на зло, ни одной, даже малюсенькой птички. Но Нурия искала глазами птицу, вообра­зила, что видит ее, и позавидовала ей. Так трудно дается все хоро­шее. И это, с трудом завоеванное, не ликвидировало того, что было. Вот если бы у нее были крылья, можно было бы улететь туда, где тебя никто-никто не знает...

 

*    *    *

 

Медведевы с Нурией переехали в Подмосковье, устроились на работу в районном Доме культуры. Жизнь на новом месте понача­лу была нелегкая, и Наташа сказала мужу:

—Больше   так  жить   невозможно.  Давай   устраивать   Нурию.  Ты забавляешься, а девочке надо учиться.

—Ты    права.    Завтра   поеду  в   училище   циркового   искусства, — решил Медведев.

В училище циркового искусства педагог, принимавший заявления, долго читал ходатайство райкома комсомола из Башкирии, в кото­ром подробно был описан номер Нурии.

— «Каучук»? — спросил он.

—Да,   в основном, — ответил Медведев. Педагог поморщился.

—Западный жанр.

—Почему — западный? — удивился Медведев. Но педагог не склонен был дискутировать.

—Ладно. Оставьте ваше заявление. К экзаменам всех допускаем. Нурия ничего не поняла, а Медведев забеспокоился.

Начались   экзамены.   Нурия   проходила  прекрасно.

Остался последний тур. Медведев и Нурия были уверены в побе­де. Приемная комиссия явно заинтересовалась Нурией. Ее подолгу задерживали на манеже, часто подзывали к столу, за которым сидели экзаменаторы, расспрашивали.

В последний день экзаменов Нурию попросили показать все, что она умеет.

Возбужденные и очень довольные собой, Медведев и Нурия вер­нулись домой. А на другой день в списке прошедших последний тур Нурии не оказалось.

—Что   вы,   собственно,   беспокоитесь? — ответил   Медведеву   ди­ректор училища. — Она  у вас  совершенно  готова.  Немножко «под­гладить», и можно выпускать.

—Я хочу, чтобы она получила специальное образование, — мрач­но пробурчал Медведев.

—Едва  ли   целесообразно   настаивать   на   этом, — усомнился   ди­ректор. — Нам  придется  ее  переучивать.  Она  у  вас   натренирована на «каучук».

—Если  «каучук» — буржуазный жанр, то почему он существует
в  советском  цирке? — спросил  Медведев. — Я  бы   не  отдавал  буржуазному искусству ни один жанр и не обеднял бы наше советское искусство. По-моему, вообще нет западных и  советских жанров, а есть разные трактовки жанра.

— Видите   ли... — Директор   открыл   ящик   стола   и   начал   рыться в бумагах. — У нас имеется приказ Комитета по делам искусств, в ко­тором, точно определено, какие жанры мы должны выпускать в бли­жайшее время.

—Мне кажется, — ответил Медведев, — это на заводе можно одни детали не выпускать, выпуск других увеличить. В искусстве все слож­нее. Нельзя выпустить больше поэтов и уменьшить число прозаиков. И  если   у человека  талант  в  одной   области,  нелепо  его  тащить   в другую. В искусстве нельзя заниматься администрированием.

Чтобы как-нибудь избавиться от Медведева, директор направил его в Комитет по делам искусств.

—Что   ж?   Пойдем... — сказал    Медведев,    выходя   с   Нурией   на улицу.

—Не   надо, — ответила   Нурия. — Лучше  посидим  на  скамеечке, отдохнем. Все равно я не буду у них учиться, даже если они меняи примут.

 

*    *    *

 

Медведев не знал, куда устроить Нурию. Можно было пойти в цирк. Но труднее всего было превращаться в просителя именно в цирке.  Какие  чувства  он  мог вызвать  у своих бывших  товарищей?

 

Жалость? Обидное сочувствие? Самолюбие заставляло его избе­гать встреч.

Наташа была занята подготовкой к смотру художественной само­деятельности. Она включила в смотр номер Нурии.

Медведева все это мало интересовало. Молодежь в его акро­батическом кружке была неопытная, а с Нурией не выходило «самое главное»... Все репетиции с ней были посвящены бесконечным по­искам образа. Теперь Медведев считал это самым главным.

На сцене Нурия чувствовала себя легко, вдохновение делало ее обаятельной, но Медведев был недоволен. Даже Наташе это казалось странным. Только Нурия понимала Медведева...

Так, ничего не изменив в номере, Медведев и Нурия пришли к заключительному концерту областного смотра в Большом театре Союза ССР. На концерте должны были присутствовать члены пра­вительства. Формировал  программу известный режиссер.

Когда ему сказали о Нурии, он энергично запротестовал:

—        Сольный    акробатический   номер   на   сцене   Большого   театра?

Не-ет!   Зачем   я   буду  выпускать   одного   акробата,   когда   могу   вы­ пустить  одновременно сотню!

Он тогда еще не видел номера Нурии, а когда увидел, решил дать.

 

*    *    *

 

Как-то Медведев зашел в Дом культуры, когда Нурия показыва­ла девушкам татарский танец. Столько грации было в ее дви­жениях,  что Медведев  невольно  залюбовался.

Он смотрел на нее, и вдруг лицо его вытянулось, стало взвол­нованным.

—        Стой! — неожиданно    крикнул     он     Нурии. — Повтори-ка    это место.

Нурия неуверенно повторила.

—        Нет-нет... Не так... С душой.

Нурия  сосредоточилась  и  повторила  более удачно. Медведев молчал, внимательно наблюдая  за  ней.

—        Что    с    вами,   Александр   Александрович? — испуганно   спроси­ла Нурия.

Медведев опустился на стул, хлопнул себя ладонью по лбу.

—Как я мог забыть, что ты татарка!

Нурия все еще ничего не понимала.

—Вот образ, в котором надо готовить номер.

Нурия загорелась. С первых же шагов стала сама изобретать, придумывать. Они изучили народные танцы татар и каждый переход от трюка к трюку строили в духе народных танцев.

В каком-то тумане проносилось время, и в самый разгар работы им сообщили, что надо ехать на Всесоюзный смотр, выступать в Ко­лонном зале Дома Союзов.

 

*    *    *

 

На заключительный концерт Всесоюзного смотра Медведев при­вез номер в национальном оформлении.

Когда там увидели Нурию, с косами и в шароварах, поднялся невероятный крик.

—Вы   продолжаете   экспериментировать   после  того,   как   номер утвержден?!

—Я — художник, — не без гордости отвечал Медведев. — И никто не может отнять у меня права представить новый вариант.

—Тогда снимем совсем ваш номер.

—Не вы, а жюри смотра выдвинуло его на заключительный кон­церт. Кто вам дал право отменять решение жюри?

—Жюри выдвинуло старый вариант.

Если бы не творческие работники, не режиссеры, плохо при­шлось бы Медведеву. Когда наконец Нурия вышла на сцену, устав­ший, издергавшийся за день Медведев втайне смахнул слезу.

—Какой   номер!   Какая   прелестная   девушка! — негромко,   но   с чувством произнесла одна женщина в жюри. Это была знаменитая на весь мир балерина.

—Вот не думал так угодить балету, — подивился про себя Мед­ведев. — Я  же  в  этой  области  неграмотный   человек!

Потонули, забылись все неприятности в шумном, ослепительном, ярком успехе.

Номер засняли для кино, корреспонденты интересовались Нурией, организаторы смотра теребили ее...

Нурия и Медведев были счастливы.

Никогда   они   не были так близки друг другу, как в это время.

Несколько дней спустя Медведев с Нурией пошли в дирекцию эстрады, которая пригласила ее на работу.

В кабинете директора Нурию усадили за стол, и директор сам начал диктовать ей текст заявления о приеме.

Нурия писала старательно, по-ученически выводя каждую букву.

«От артистки Гильметдиновой Нурии», — продиктовал директор.

Нурия написала «от», и... рука ее дрогнула. Она остановилась, подняла глаза на Медведева. В них был немой вопрос и даже испуг.

Медведев слегка улыбнулся, повторил вслед за директором:

«От артистки Гильметдиновой Нурии...».

Никогда Нурия не выступала без Медведева. И вот настал ко­нец этому. Только на первый профессиональный концерт Медведев сопровождал Нурию. Оба чувствовали себя так, словно прощались навсегда. Медведев думал: «Как хорошо рисковать самому и как страшно выпускать свое детище, почти ребенка». Нурия умело скры­вала волнение, только Медведев видел, насколько она взволнована.

Все мысли их были о выступлении, и, сами того не замечая, они, с точки зрения житейской, допускали ошибки. Одеваясь, Нурия ди­чилась женщин-артисток и тянулась к Медведеву, совершенно не стесняясь его. Нервы ее были так напряжены, что она даже не по­няла, когда Медведев поморщился и указал глазами на артистов, из среды которых донеслось восклицание:

—Ах, приемная!  Не родная... Ну, я так и думал!

Концерт давно уже начался. Артисты, ожидающие своего вы­хода, скучали  за  кулисами.

Объявили номер Нурии. Все артисты столпились у выхода на сцену. Медведев впился глазами в Нурию.

Нет, он не ошибся в ней, когда впервые увидел ее несклад­ным, бедно одетым, заброшенным ребенком. Он угадал в ней ду­шу артистки. Это была почти лотерея, самая увлекательная из всех существующих на свете! И он вытянул счастливый билет.

Как ярко блеснула сейчас ее артистическая душа! Задолго до того, как грянули аплодисменты, уже чувствовалась победа.

Только Нурия ушла за кулисы, ее начали шумно поздравлять... Все сразу стали друзьями.

 

*    *    *

 

Медведев как-то упрекнул жену, что она плохо относится к Нурии.

—        Неправда!  Я  очень  люблю  ее, — горячо   возразила  Наташа  и тише добавила: — Хотя она отняла тебя у меня.

Медведев начал шумно возмущаться. Он ни в чем не был вино­ват перед женой, совесть его была чиста.

—        Я создавала вам условия для творчества. А теперь вы — твор­цы, а я — никто! — сквозь слезы говорила Наташа.

Но и с Нурией у Медведева не ладилось. Взгляды их в области искусства теперь уже не во всем совпадали: новая среда оказыва­ла свое влияние на Нурию. А любовь? Да, конечно, Нурия любила Медведева,   но эта любовь очень походила  на глубокое уважение.

Однажды Медведев потерял Нурию в толпе, и кто-то из артистов сказал  ему:

—        Вон она... ваша жена.

И Медведев и Нурия слышали эту фразу, и оба оторопели. Они вышли   на  улицу  смущенные,   немного   отчужденные,

—        Какая   чушь! — робко   сказал   Медведев. — Что   он,   не   видел, что ли, мою седую голову?

Они долго молчали, остро чувствуя, что сейчас ни о чем дру­гом невозможно говорить.

—        Я  уже  слышала  от артистов   всякие  предположения, — начала Нурия. — Я  много думала  об  этом...  Если бы  случилось  такое,  мы бы   оказались   побежденными.   Победила   бы   линия   базарных   баб, сплетниц и подлецов. А ведь нельзя же делать так, чтобы они по­бедили! Потому что, если они победят, тогда жить не стоит!..

 

*    *    *

 

Время и труд — хорошие доктора. Постепенно в семействе Мед­ведевых воцарился мир. В этом новом мире их уже было не двое, а трое. Нурия вошла в их жизнь как дочь — близкая, родная, все более самостоятельная, но любящая, как все дочери.

Неожиданно Медведева вызвали в Комитет по делам искусств. Нурия была в гастрольной поездке. Но оказалось, что на этот раз интересовались самим Медведевым.

—Вы работаете режиссером? Но почему не в цирке? Цирк то­же нуждается в режиссерах. Переходите туда вместе со своей уче­ницей.

—У нее другая дорога, — поморщился Медведев.

—А вы?

Медведев не ответил... Ему хотелось рассказать обо всем: об ударах по самолюбию, о неладах с женой, о первых разногласиях с дочерью... Медведев вдруг остро почувствовал, что стареет. И только одна мысль настойчиво жгла его: «Может быть, я никого и ничего не люблю, кроме цирка».

Словно угадав его мысли, собеседник предложил:

— Зайдите сегодня же к директору цирка. Я с ним уже говорил о вас...

Медведев вышел.

Как он мог столько времени прожить без цирка! Как он мог за­ниматься чем-то, лишь похожим на любимое искусство!

Вот и он вернулся! Но как он не похож на прежнего Медведева! Теперь он с презрением относится к тому, что раньше исповедо­вал,    и     верит    в    то,    о    чем     раньше    говорил    презрительно.

Только одно в нем осталось от прежнего — любовь к цирку.

 

Рис. Н. Гришина

 

 

 Журнал «Советский цирк» май 1959